- Да неужели? – На лице златоглазого паренька вновь появилась улыбка, а может, она с него и не сходила.  - Крайне самоуверенное заявление, будь это так, боюсь, никто из тех, кто представляет ситуацию в истинном свете, не дал бы и ломаного гроша. Но сейчас это не важно, я здесь не за тем, что бы менять ваше мировоззрение, или вносить поправки в догмы католицизма. Я здесь только для того, что бы требовать от вас работы, на которую вы согласились, одев одежды священника и приняв на себя обязательство, служить Ему.

- Ох, святой отец… - В следующий момент тело подростка охватило слепящее сияние, белый, будто воплощение чистоты, холодный свет не резал глаза, он просто ослеплял, не давая разглядеть назойливого визитера. Мгновение и он спал настолько, что больше не слепил глаз, но представший пред епископом подростком уже не был. Пред Максвеллом стоял высокий стройный человек неопределенного возраста, облаченный в простое светло-серое одеяние, опускавшееся до пола, каскад волос струился по его плечам, а руки опирались на навершие тяжелого двуручного меча, по лезвию которого неторопливо стекали языки пламени, возникая у гарды и растворяясь у острия клинка. От давешнего мальчишки остался только цвет волос и какое-то неуловимое сходство лиц. Но самым странным было то, что за спиной сияющего человека красовалась пара белоснежных крыльев. Свечение неторопливо менялось, местами становясь то ярче, а местами и вовсе затухая, пока не собралось вокруг его головы.
Взгляд смеющихся золотых глаз, встретился с глазами священника.
- Ну, что Энрико, так для тебя будет более удобно?

- Ну и стоило оно того? – Вопрос к бессознательному телу священника исходил уже от давешнего мальчишки, о явлении напоминал только обугленная щель в полу оставленная острием меча, впрочем, больше было похоже на то, что он больше адресован к самому себе, как и последующие слова.
- Совсем не меняются… всегда одно и то же… - Паренек тяжело вздохнул и в тот же миг на голову епископа, прямо из воздуха обрушилось примерно с ведро воды, прозрачной как слеза младенца и видимо довольно прохладной.
- Падре, некогда изображать благородную девицу…

- Я никоим образом не могу быть Его посланником… - Табрис пошевелил плечами, и белоснежные крылья медленно растворились, сияние погасло, и перед Максвеллом предстал тот же мальчишка что и в начале их разговора. - Хотя откуда тебе об этом знать? Ну, так что, меня, наконец, начнут слушать, или мне снова произносить высокопарные речи и показывать знамения?

- А слышишь ли? – В голосе подростка вновь послышались ироничные нотки, а на лице снова возникло выражение под стать голосу, впрочем, оно тут же исчезло, уступив место настороженности. Взгляд его устремился куда-то вверх и внимательно пробежался по потолку.
- А вот этого нам совсем не надо!
В следующий миг  пол под их ногами вздрогнул, а потолок, покрывшись сетью трещин, развалился на части и обрушился вниз потоком разнокалиберных обломков камня, и несколькими увесистыми балками из потемневшего от времени дерева.
Один из особо крупных булыжников избравший местом приземления голову епископа был в полпути от цели перехвачен чем-то белоснежным на мгновение мелькнувшим в воздухе и подозрительно смахивающим на крыло.
К несчастью каменюга оказалась видимо базальтом и ушла вниз по диагонали, пробив пол как пушечное ядро, и затерялась где-то в глубине здания. Впрочем молниеносное вмешательство не спасло Энрико от дождя более мелких обломков и облака пыли, равно как и обстановку комнаты.
Табрис проводил «снаряд» взглядом и удивленно присвистнул.
- Епископ, две агрессивные монашки и ветхозаветный крестоносец это из вашего хозяйства?

- Ну, такой. – Мальчик помахал в воздухе руками, очертив габаритный размер два на полтора метра. Окружающий бардак, похоже, его не коснулся вовсе, по крайней мере, на белоснежной рубашке не было даже следов пыли.
- Такой большой и с мечом… вот, кстати, и он сам.
И точно дверь содрогнулась, однако распахнуться ей не дал даже не то печальное обстоятельство, что она была солидно завалена обломками потолка, а такой милый пустячок что, несмотря на то что, по всей видимости, налегали на нее уже плечом,  причем изрядно, открывалась она все-таки наружу. Добротная древесина трещала, скрипела, но упорно сопротивлялась до тех самых пор, пока от чудовищного удара снаружи не вылетела из проема вместе с рамой, сметая по пути завал.